городке, что раскинулся на лугу за стеной? Время от времени я нет-нет да и выгляну в дребезжащее окно и тогда замечаю тут и там костры в мусорных баках, озаряющие мрачные лачуги и присевшие на ветру силуэты. И неизменно задумываюсь, как повезло всем присутствующим в этом зале; и почти всегда возношу про себя молитву благодарности, а то и называю в молитве одного или пару братьев, сейчас страдающих особенно.

Я уставился на залившую руки и галстук кровь – кровь, что так и бежала из разбитого носа Максвелла, – и сказал Бертраму:

– Может, пойти спросить Клейтона и Роба, нет ли у них пары коктейльных салфеток?

– Хорошая мысль.

– Принести тебе что-нибудь из бара?

– Сельтерскую.

– Сегодня не пьем, Бертрам?

– Думаю, не стоит. Сам понимаешь.

– Конечно. Сельтерская, заказ принят, – сказал я, извлекая из ушей резиновые оливы стетоскопа. Уши уже ныли.

– Прихвати арахис, если будет, – попросил Бертрам, и я пообещал принести арахис. Свернул стетоскоп и сунул в карман пиджака, потом двинул в сторону «Архитектуры и ДПИ раннего Нового времени». Там и располагался наш бар.

По дороге пришлось перешагнуть через Вирджила. Он свернулся калачиком на краю ковра. Глаза закрыты – крепко. Судя по тому, как он подрагивал всем телом, его одолевали кошмары. Я снял с ближайшего кресла подушку и как можно нежнее, чтобы не потревожить его покой, подложил ему под голову.

– Спокойных снов, младший. И пусть не кусают клопы. Но если начнут, то ты их дави, и вместе на ужин их слопаем мы, – ласково напевал я ему, глядя, как у него подрагивают руки и ноги.

Если через какое-то время он не проснется – или если не выспится, – тогда можно попробовать и умеренную дозу какого-нибудь внутривенного препарата Барри. Это всегда успеется. Вечер только начинался. Я бросил последний взгляд на Бертрама, положившего голову Макса себе на колени. Максвелл смотрел в лицо брата, а тот поглаживал его по макушке.

Я отвернулся, перешагнул через Вирджила, сошел с вытоптанного бухарского ковра на паркет, которым был выложен пол во всем зале, забитом братьями – те все еще рыскали в поисках мест. Ну и сумятица. Уже давно погас последний отсвет заката; восточные окна потемнели, и в сумраке библиотеки не разберешь, кто есть кто, пока не подойдешь поближе или не узнаешь голос. Да и это непросто, ведь кто-то уже отпер шкафчик с музыкальным центром, и из динамиков, прикрепленных к шкафам, гремела музыка. Ничего не имею против романсов, но всему есть свое время, и это время точно не час коктейлей. Невозможно отрицать величие человеческого голоса, облагороженного пением; и все же в нашей красной библиотеке без того хватало повышенных голосов. Знакомый гвалт множества оживленных разговоров – сам по себе музыка, думается мне. Не то чтобы было желание с кем-то поговорить. Тянуло меня только выпить. Это всегда целое приключение – пройти по библиотеке, не став жертвой какого-нибудь горлопана с собственным мнением о жизни, которое ему необходимо немедленно изложить. Наилучшая стратегия здесь – услышав свое имя, изобразить спешку, быстро шагать и избегать зрительного контакта или всякого намека на узнавание со своей стороны. С другой стороны, и недружелюбным казаться негоже. Но, как я уже сказал, мне хотелось выпить.

С вашего позволения, я опущу все тривиальные встречи вечера, разговоры в духе «Привет, как дела?», беседы, начатые только потому, что уклониться от них не удалось, мелкие тет-а-теты и неформальности, неизбежные всякий раз, когда приходится пробираться сквозь наше лысеющее братство голубых блейзеров и шерстяных кардиганов, осунувшихся лиц, брюшков и желтеющих зубов. Так что можно рассказать о моем походе в бар?

Оконные рамы сотрясал ветер. Лаял Стрелок. Хлопнула, открылась, снова хлопнула калитка розария. Непрестанно моргали неисчислимые лампочки на двадцати золотых люстрах. Их проводка – древняя и сомнительная, щиток перегружен и вовсе огнеопасен. В сумерках библиотека всегда казалась проклятой. Никогда не знаешь, когда твой взгляд встретит тигр на стене. И внезапно, из-за игры теней, тигр кажется живым. Сюрприз! Но тут замечаешь его выцветшую и облысевшую шкуру, почерневшую дыру вместо пасти и матовость стекляшек с эффектом кошачьих глаз, вставленных в пустые глазницы. Тогда и задумаешься о собственной плеши, ухудшающемся зрении, проблемах с зубами. Да где ж эта выпивка?

На другом конце библиотеки. Увы, не успел я отбыть в направлении стола с напитками, как пришлось придумывать, как уклониться от Роджера в его ковбойских сапогах, когда он двинулся навстречу. Роджер бесконечно и взахлеб ругает все, что его раздражает; нытик, одним словом. Чтобы избежать встречи с ним, пришлось заложить вираж влево – в сторону от бара, в направлении журналов «Лайф». Так я миновал страдальца Джереми на лиловом диване. Конечно, в кармане моего пиджака все еще лежали шприцы. Но сейчас было не время развлекаться с иголками, венами и незнакомыми лекарствами. Близнецы сгрудились над Джереми защитным роем, полностью скрыв его из виду, не считая ботинка, торчащего у кого-то между ног.

– Положи ему в рот парочку вот этих, – советовал один из близнецов другому.

Что они там ему пихают, аспирин? Знаю, я сам сказал, что не стану перечислять мелкие встречи и разговоры вечера. С другой стороны, кто знает, какой отрывок диалога, жест походя, взгляд вскользь и так далее, если оглянуться назад, в конце концов окажется важным в каком-нибудь непредвиденном отношении? Я обошел лиловый диван стороной и продолжил путь между высокими шкафами. Приятно было увидеть здесь парочку-другую читателей, прислонившихся к полкам. Одним из них оказался Ларри. Он держал наше зачитанное исследование спасения через предопределение – «Инфралапсарианство в быту» Бартлетта и Гибсона. Когда я проходил мимо, он оторвался от чтения:

– Даг, не будет минутки?

– Конечно.

– У меня тут проблемки с Богом.

– Что такое?

– Жизнь после смерти.

Два брата, стоявших поблизости, Саймон и Генри, – тоже, судя по всему, читавших что-то из «Истории и теологии христианства», – навострили уши, покосились в нашу сторону, прислушались. Ларри то ли не имел ничего против, то ли не заметил; он продолжал:

– В последнее время, Даг, у меня появилось ощущение, что жизнь очень коротка.

Он сделал глубокий вдох. У него было нервное усталое лицо неопрятного человека с недосыпом.

– Сколько тебе лет, Ларри?

– Тридцать.

– Понимаю.

– Все так и пролетает мимо, знаешь?

– Знаю.

– Я думал, к этому возрасту уже научусь не жить в страхе, – сказал он и широко улыбнулся. Не повод ли это для очередной молитвы? Краткой мысленной молитвы о счастье и благополучии измученного младшего брата?

– Насколько тебе страшно? – спросил я.

– Очень.

– Бессонница?

– Да.

– Потеря аппетита?

– Да.

– Расстройство внимания?

– Да.

– Сухость во рту?

– Да.

– Прерывистая гипервентиляция?

– Определенно.

– Учащенное мочеиспускание? Продолжительные суицидальные мысли?

– М-м.

Над головой замигал свет – темно, светло, темно. Среди этих шкафов как будто стоит вечная ночь. Немытое лицо Ларри подплыло ближе к моему. Изо рта у него пахло молоком, голос был слабый, болезненный.

– А у тебя так бывает, Даг?

– Нет.

Почему я ему соврал? Теперь он решит, что его проблемы необычны и серьезны, а не заурядны и повсеместно распространены, и почувствует себя одиноким. Он стоял с опустошенным видом. Надо стараться не причинять боль людям, но иногда кажется, что боль причиняется вопреки самым благим намерениям. Я вдруг возрадовался шприцам Барри в кармане пиджака, хотя сам не знаю, почему вспомнил о них именно сейчас.

– А, – грустно сказал Ларри.

И закрыл «Инфралапсарианство в быту» Бартлетта и Гибсона – аккуратно, потому что у этого томика, как и у многих популярных среди нас книг, уже треснул и рассохся переплет. Ларри вернул его на полку между «Суровым испытанием пуритан» и «Зеркалом и светильником». Беспорядок на наших полках явно достиг пика.

В этом месте мне сразу стоит обозначить, что, как правило, – как общее правило, и под «общим» я имею в виду, что по большей части правило соблюдается, хотя разве не так же верно, что правила, как говорится, созданы, чтобы их нарушать? – обычно я не большой любитель выпить. И потому всегда прихожу в недоумение, когда вспоминаю, что по крайней мере среди некоторых братьев в этой комнате у меня сложилась именно такая репутация. И из-за чего? Из-за пары сломанных стульев да